Начало здесь.
Голод не тетка
Надо сказать, что на войне народу гибло много не только от пуль, но и от заболеваний, отравлений, недоедания, переохлаждения, изнурительной работы. Санитарных условий никаких, а о бане они только мечтали, насекомые досаждали ужасно. Вот и гибли один за другим.
Отец рассказывал, у него на фронте появилась куриная слепота. Как сумерки или ночь — ничего не видел. Доложил об этом командиру роты. Тот решил проверить бойца. «Давай, пошли», — говорит. Отец шагает, оступается, хватается за шинель командира и, в конце концов, падает в воронку с водой. Только тогда ротный поверил. Отправили Николая в госпиталь. Там хоть подкормили, кроме хлеба давали щи. В лазарете боец пробыл две недели и обратно — на передовую.
Потом, когда дорогу достроили (это уже ближе к освобождению Ленинграда), по ней пришли наши «катюши» и дали залп. А пехоте команда «Вперед! В атаку!»… Какое вперед?! Они ноги-то еле тащат. Но залп из орудий дал хороший результат — немцы были разбиты.
Когда подошли к стану врага на горе, видят: перевернуты вагоны, валяются консервы, сахар … Этого сахара солдаты не ели с начала войны как начались бои под Ленинградом. Но взять ничего было нельзя — тут же выставили охрану, чтобы все сразу не растащили.
Вообще на войне хорошо понимаешь, что такое настоящий голод. Отец говорил, если лошадь у них гибла, через пять минут от нее ничего не оставалось, кроме шкуры. Мясо расхватают и едят прямо сырым. С двух-то сухарей ведь не много напрыгаешь…
Бог миловал
При новом переформировании отца определили в минометчики. Минометный расчет состоял из трех человек. При передвижениях один нес на себе чугунную плиту весом 42 кг, другой тащил ствол и прицел, а третий — два ящика с минами. Все таскали на себе. «Как нагрузишь на спину плиту эту от миномета, так уж из вещмешка все выкидываешь, — вспоминал отец. — Кроме полотенца материнского да котелка у меня ничего не было».
Так как отец был минометчиком (это орудие стреляет не очень далеко), то в сражениях он находился непосредственно на передовой и вскоре снова был ранен. Опять его подлечили в госпитале. И снова на передовую. Определили его теперь в пулеметчики. Пулеметный расчет пулемета «Максим» — два человека.
Как-то в очередном бою лежали они с напарником между шпал железнодорожной насыпи. Вокруг пули свистят. Еще в самом начале сражения напарника убило наповал — он только выдохнул и безжизненно обмяк. А Николая опять Бог миловал — только осколочные ранения, но жив остался, хотя находился вплотную к напарнику.
Всю войну в обмотках
Когда мы с отцом потом смотрели по телевизору хронику военных лет и фильмы о войне, он все возмущался тем, как показывался солдатский быт. «Знаешь, — говорит, — в чем мы ходили? В обмотках. Прорезиненную ленту шириной 12 см и длиной более 5 метров оборачивали снизу вверх вокруг ноги и завязывали под коленом.
Если плохо обернешь, то у тебя на ходу все размотается или ноги будет натирать. Почти всю войну я прошел в обмотках — и по лужам, и по грязи, и по лесу в них. Только в 43-м году дали кирзовые сапоги».
Вообще ходили солдаты много. Отец рассказывал, как после очередного марш-броска более чем на 30 км во всем обмундировании и со снаряжением бойцы очень устали. Но как только дошли, заняли имеющиеся позиции, встали в дозор. Тут начала разыгрываться метель, резко похолодало до -15 градусов.
Отец был командиром отделения. Так он всю ночь ходил от поста к посту и будил солдат, у которых от усталости и недосыпа закрывались глаза. Наутро стало ясно — много людей померзло насмерть, еще того больше обморозилось. За то, что не смогли сохранить личный состав, командира роты и командира батальона отдали в штрафбат.
«Руки не дам!»
Однажды, в начале 1944 года, перебираясь из окопа в окоп с завтраком для своего отделения в термосе, он получил сильное ранение от снайпера в левую руку чуть ниже плеча. Рука у него была перебита начисто. Хорошо, что сразу оказали первую помощь, перетянули руку жгутом и быстро отправили в госпиталь.
Врачи только посмотрели и однозначно заявили — руку надо отнимать, иначе не выжить. «Я руки не дам! — закричал Николай. — Что хотите, делайте, а руку не дам!» «Ну, тогда терпи — будем скоблить, и составлять кость по частям. А выживешь или нет — это уж как Бог даст». Принесли ему стакан спирта. Он этот стакан выпил и смотрел, как режут руку со всех сторон, ковыряют там, осколки выгребают, вычищают все.
Потом он долго ходил в гипсе. Рана постоянно гноилась. В ней завелись черви. И от них у Николая постоянно был дикий, нестерпимый зуд. Он начал расковыривать гипс и вытаскивать червей. Врач заметил и пригрозил: «Ты что хочешь, чтобы тебя симулянтом посчитали?» Потом врач ему объяснил, что эти черви Николая спасли — они выели все больные участки ткани.
Долгожданное возвращение
Спустя некоторое время медкомиссия решила, что бойца надо отправлять на долечивание в тыл. Так в апреле 1944 года отец весь израненный вернулся домой. До родного города от ближайшей железнодорожной станции за 60 км добирался пешком двое суток. Автобусы ведь тогда не ходили. Хорошо какая-то женщина подвезла на лошади, а то бы и за двое суток не добрался.
В тот же день к нам наведалась глава уличного комитета с допросом — кто это у нас сегодня был? Мать объяснила, что муж с войны пришел. Не дезертировал с фронта, а по ранению демобилизован. Вот такая система была…
На следующий день утром отец пошел отметиться в военкомат и в поликлинику. А там говорят: «Бинтов нет. Перевязывай дома, чем хочешь. Вот тебе рецепт на ихтиоловую мазь». А у него еще на фронте язва желудка развилась. От желудка ему прописали чайную соду и выписали рецепт на 25 граммов, только и всего. Ну и стал он перевязываться дома, периодически приходя на осмотр в поликлинику.
Одна рука была работоспособна, и его взяли на ту же работу. Трудился капитаном катера на сплаве леса по Волге. Через шесть месяцев была перекомиссия, и его оставили на долечивание еще на полгода. На очередной медкомиссии в апреле 1945, уже было понятно, что война заканчивается. И врачи сказали — нечего тебе на фронте делать с такой рукой. Так и закончилась война для Николая. А уже через месяц и для всех.
День Победы я хорошо помню.
На улице совершенно незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга, кричали «С победой! С победой! Война кончилась!» Кто плакал, кто смеялся… За что кровь проливал?
Все свои письма к матери после войны отец сжег. «Я, — говорит, — теперь здесь. Так зачем вы будете мои исповеди читать?»
Когда отмечали юбилей победы в 1965 году, всем участникам войны дарили подарки в военкомате. Кому набор посуды, кому одеяло и тому подобное. Отцу тоже пришло приглашение. Мать говорит: «Сходи, получи». А он: «Что я за эти чашки что ли воевал?
Нужны они мне… Я не за чашки кровь проливал! Это кто оружия в руках не держал — тот и побежал вперед всех». Мать сказала, что тогда она сходит. «Принесешь — разобью», -ответил отец. Так и не пустил мать и сам не пошел.
Конечно, хорошо, что участники войны получили всевозможные льготы. Но у нас все ветераны равны — и кто всю войну под пулями был, и кто в годы войны в тылу при госпитале работал… Не очень-то справедливо. Я как-то по радио слышал, что в Германии участники войны подразделены на пять категорий и получают льготы в соответствии с этим. Ну да чего уж теперь…
Чего боялся и чем гордился?
Из всех своих наград отец больше всего ценил медаль «За оборону Ленинграда», считал ее самой заслуженной. Остальные были юбилейные награды. Награждать стали в основном в конце войны, когда начали появляться успехи.
Кто служил в начале войны и отдал все силы и здоровье, обеспечивал оборону и сдерживал натиск врага в составе пехотных войск, у тех не так много наград. Пехота вообще считалась на войне как бы рабочей лошадкой.
«Другой раз,- говорил отец, — освободим какую-нибудь территорию, деревню, а нам и ночевать негде — дома все забиты танкистами, артиллеристами, штабными офицерами. Рядовые пехотинцы опять где-нибудь в сарае ютятся».
Много чего еще рассказывал отец о войне, на все вопросы всегда отвечал правдиво и без прикрас. Помню, я его спрашивал: «Ты чего больше всего боялся на войне?» «Чтобы немцы не утащили», — его ответ. Народу пропадало много. Вот стоял часовой на посту. Наутро нет часового. Немецкие разведчики тоже действовали четко, незаметно. В воинской части пропавших солдат тут же объявляли перебежчиками, врагами народа. Их семьи лишалась материальной помощи за погибших. Словом, за нас отец боялся.
Семья — вот за что он воевал, терпел лишения и боль; вот что стояло перед глазами, когда вокруг рвались мины и пролетали пули, падали товарищи и друзья; вот что заставляло жить и верить, что впереди рано или поздно ждет светлое будущее, спокойствие и мир, завоеванный ценой жизней многих миллионов советских солдат.
***
Сам я жил и учился в Ивановской области, затем отслужил три года в армии на Кавказе рядом с турецкой границей, где была напряженная военная обстановка.
В 1965 году поступил в Ивановский энергетический институт. К окончанию института у меня уже была жена и ребенок, и для нас встал вопрос с жильем. В Архангельске тогда нужны были работники на строящуюся ТЭЦ, приезжим специалистам предоставлялись квартиры. Вот и поехали мы сюда на север.
Так в 1970 году я стал работать начальником смены котельного цеха, затем котлотурбинного цеха Архангельской ТЭЦ, в 1977 году перешел на работу в «Архэнерго» в теплотехническую службу инженером по котельному и топливно-транспортному оборудованию, позже — инженером производственно-технического отдела. Отработав 32 года в энергосистеме Архангельской области, вышел на пенсию. 18 лет был председателем первичной профсоюзной организации «Архэнерго».
