Восьмидесятые годы прошлого века — время портретов в творчестве Репина. Позади остались знаменитые «Бурлаки на Волге», остро-злободневный «Арест пропагандиста», впереди были «Запорожцы» и «Иван Грозный, убивающий сына». Репин вступал в пору абсолютной зрелости своего таланта, а так как «психологизм,— по словам Грабаря,— был настоящей сферой Репина», то естественно, что на первый план зрелый Репин выдвинул человека — главное действующее лицо исторической драмы.
С началом восьмидесятых годов обозначился новый этап в жизни России. Закончился период, еще сохранявший энергию «эпохи великих реформ» и порожденное ею одушевление в обществе, наступали новые, непонятные, чем-то смутно угрожавшие времена. Репин отчетливо понимал, где духовные корни его искусства, с кем и с чем оно сохраняет преемственную связь.
«Я не могу заниматься непосредственным творчеством,— писал он.— Делать из своих картин ковры, ласкающие глаз, плести кружева, заниматься модами, словом, всяким образом мешать божий дар с яичницей, приноравливаться к новым веяниям времени… нет, я человек шестидесятых годов, отсталый человек, для меня еще не умерли идеалы Гоголя, Белинского, Тургенева, Толстого и других идеалистов. Всеми своими ничтожными силенками я стремлюсь олицетворять мои идеи в правде; окружающая жизнь слишком меня волнует, не дает покоя, сама просится на холст».
«Олицетворением в правде» и стали великолепные портреты Репина, написанные в восьмидесятых годах. Пожалуй, это одно из наиболее безусловных достижений русской живописи.
«Отдельные портреты удавались и Перову, и Ге, и Крамскому, но такой потрясающей портретной галереи, какую оставил нам Репин, не было создано никем»,— заключает Грабарь. Репинский портретный стиль вобрал в себя все лучшее, что выработала к тому времени русская школа:
добротный и добросовестный реализм, свободное от морализаторства сочувственно-доверительное отношение к людям и широкое понимание людей. Опыт западноевропейских портретистов, в первую очередь Веласкеса и Хальса, Репин тоже внимательно изучил.
Портрет писателя Писемского Репин написал в марте 80-го года. Суровый старик с нездоровой отечностью на лице смотрел с портрета зорким и молодым взглядом, словно саркастически улыбаясь в лицо подступающей смерти,— не скажешь, что добрый, самовластный и капризный
старик, но зато неистребимо талантливый в каждой детали своего облика, проживший жизнь по своей воле, в согласии с собственным разумением, никому не кланяясь и никого не прося. Писемский открывал репинскую галерею персонажей старого поколения, сходящего со сцены.
Следующим был Мусоргский. В феврале 1881 года Репин узнал, что добрый его знакомый и гениальный музыкант тяжело болен и дни его сочтены. Репин отыскал Мусоргского в Петербурге, в психиатрическом отделении Николаевского военного госпиталя, и там, в госпитальной палате, за четыре сеанса создал образ невероятной силы.
Сквозь физический упадок спившегося человека в халате с малиновыми отворотами светился огонь неукротимого духа, гениальной мощи, которой, казалось, хватило бы еще не на одну жизнь. Несколько дней спустя Мусоргский умер.
Критик Стасов привез портрет на уже открытую к тому времени Передвижную выставку, где экспонировался репинский портрет Писемского. Он же записал сбивчивый монолог изумленного Крамского: «Что этот Репин нынче делает, просто непостижимо! Вон посмотрите его портрет Писемского — какой шедевр!
Что-то такое и Рембрандт и Веласкес вместе! Но этот, этот портрет (т. е. Мусоргского.— В. А.) будет, пожалуй, еще изумительнее… Этот портрет писан Бог знает как быстро, огненно — всякий это видит. Но как нарисовано все, какою рукою мастера, как вылеплено, как написано! Много ли на свете портретов с подобным выражением!., да еще все в свету, от первой и до последней черточки, все в солнце, без единой тени — какое создание!»
Когда же (вскорости) Стасов опубликовал эти восторги, Крамской ужасно разгневался на него и даже отказался от некоторых выражений. Причина была проста — профессиональная ревность, ведь первым портретистом России считался тогда Крамской, и он совсем не хотел публично подрывать свою репутацию.
И Репин, человек очень тактичный, несмотря на всю непосредственность натуры, тоже укорил Стасова в преувеличениях. Но про себя он, конечно, понимал, что никаких преувеличений не было. Достигая той высоты, какую Репин достиг с портретом Мусоргского, художник уже не сомневается в себе, и так называемая авторская скромность сохраняет значение лишь для внешнего употребления— пусть даже против воли художник ясно видит степень своего мастерства.
Вообще же скрытое соперничество Крамского и Репина за первенство в области портрета так и осталось навсегда скрытым, и о том, что оно все-таки было, кроме упомянутого эпизода говорит
только тот факт, что как портрет Репина работы Крамского, так и портрет Крамского работы Репина несут на себе отпечаток скованности и наружной комплиментарности при сухости общего звучания, отнюдь не свойственной всем другим их портретам.
Потом (если называть лучшие) Репин писал портреты хирурга и педагога Пирогова, барона Дельвига — генерала в эполетах, с кольцами и дымящейся сигарой, многознающего умного сановника, который во время сеансов развлекал его передачей закулисных подробностей о жизни двора;
а затем Фета, Стасова, Страхова, композиторов Бларамберга и Рубинштейна, поэта Фофанова — неврастенического юноши с вдохновенно поднятой головой на тонкой шее, актрисы Стрепетовой, баронессы Икскуль с вуалью, закрывающей лицо, и гибким станом — одной из блестящих петербургских дам…
И все эти люди, совершенно непохожие и тем не менее имеющие то неуловимо общее, что и делает людей современниками, служат теперь для нас неисчерпаемым источником представлений о далеких от нас «глухих годах» России — России Победоносцева и Александра III.
Конечно, в сравнении с этими шедеврами «Отдых» (ГТГ)
— портрет заснувшей в кресле жены художника Веры Алексеевны — смотрится достаточно скромно. Это камерный по мотиву и сдержанный по письму портрет. Репин написал его в 1882 году.
Лучшее в нем — это трогательно-интимная интонация, светлая, чуть снисходительная нежность, которую внушает художнику спящая перед ним женщина с обличием девочки. Возможно, для Репина «Отдых» был чем-то вроде прощания с семейным счастьем.
Ибо уже в следующем 1883 году Репин писал Третьякову: «У меня лично идут такие семейные дрязги, о которых бы я, конечно, молчал, если бы они не мешали мне работать… Ну, да это к делу не относится…» .
Вера Алексеевна была человеком слабым, с небольшим запасом душевных сил, полностью поглощавшимся детьми и домом. Ей, наверное, были трудны бурный темперамент, широкая общительность Репина, его любопытство к людям, пристрастие к новым впечатлениям, встречам, разговорам.
Что ни год, Репин все хуже чувствовал себя дома. Все чаще, оставляя жену и детей, отправлялся путешествовать, возвращаясь, молчал и старался скорее уехать снова. Ставший неизбежным разрыв произошел в 1887 году, но это уже другая история.
Автор: В. АЛЕКСЕЕВ