А тех, кто недостаточно знаком с его творчеством, и сегодня, увы, очень много, не только у нас, но и во всем мире. Вышедший в 1932 году роман «Путешествие на край ночи» сразу же окружил имя Селина шумной и скандальной известностью, которая хотя и не принесла ему каких-то особых официальных наград и материальных благ, но сохранилась за ним на всю жизнь. И как это ни парадоксально, именно эта известность делает Селина по сей день писателем мало знакомым большинству, и, в сущности, так до конца и не понятым.
Ибо бросавшееся в глаза новаторство Селина в сфере французского литературного языка, активное использование им арго, склонность к подчеркнуто эпатажным декларациям очень скоро были позаимствованы у него чуть ли не большинством современных писателей и утратили свою новизну.
Ощущение новизны исчезло, а вместе с ним стал угасать интерес к Селину широкой публики, да и критики. А между тем Селин нуждается в гораздо более глубоком, и я бы даже сказал, медитативном прочтении, ибо это писатель, наделенный исключительно глубоким экзистенциальным опытом, который, в отличие от используемых им внешних литературных приемов, никогда не станет достоянием большинства и никогда не утратит своей новизны.
Экзистенциальный опыт Селина — это опыт человека, прошедшего через войну, тюрьму, болезни и всевозможные унижения… Тут невольно в памяти всплывает фигура Достоевского… В свое время народник-атеист Михайловский назвал христианского писателя Достоевского «жестоким талантом».
Именно таким «жестоким талантом» можно было бы назвать и Селина, и хотя сам он не считал себя религиозным писателем, его ставшая уже «притчей во языцах» антигуманность, безусловно, сродни религиозной «жестокости» к человеку Достоевского.
Можно безо всякой натяжки сказать, что его творчество апокалиптично. Его романы — это торжество обратной перспективы, в той мере, в какой этот термин вообще применим к литературе.
Люди у Селина лишены права на какое-либо мировоззрение, мнение, гордыню, они настолько обнажены, очищены от всего человеческого, что становятся подобны бессловесным тварям, то есть животным.
А таким обнаженным человек может предстать… или перед Богом, о котором сам Селин никогда не говорит, или перед Смертью, о которой он говорит постоянно. Более того, животным Селин всегда отдает некоторое предпочтение, даже перед лицом смерти.
«Чьих только предсмертных судорог и где только я не наблюдал: в тропиках, во льдах, в нищете, в роскоши, за решеткой, на вершинах Власти, пользующихся всеобщим уважением, всеми презираемых, отверженных, во время революций, в мирное время, под грохот артиллерийской канонады, под звон новогодних бокалов… моему слуху доступны все оттенки звучания органа de profundis… но тяжелее всего, я думаю, бывает собакам!., кошкам… и ежам…»
Селин «отразил ужас буржуазного существования,.. показал превращение человека в волка среди волков». Это определение творчества Селина в Краткой Литературной Энциклопедии начала 70-х не совсем точно, причем не столько своей идеологической
предвзятостью («ужас буржуазного существования»), а прежде всего потому, что в нем слишком явно проступает абсолютно не свойственная Селину человеческая гордыня: мол, для человека нет ничего ужаснее, чем оказаться «волком среди волков». Животные у Селина далеко не безобидны, но они гораздо менее опасны, чем люди.
Селина часто называют «выдающимся стилистом». Я думаю, что это не более чем попытка адаптировать к современной культуре явление слишком неординарное и по-настоящему из нее выдающееся.
Во всей мировой литературе нет, наверное, другого такого писателя, который с таким подчеркнутым пренебрежением относился бы к композиции своих романов, всевозможным стилизациям и прочим литературным приемам.
Когда читаешь Селина, то порой начинает казаться, что даже сами слова для него почти ничего не значат, во всяком случае, значат гораздо меньше, чем интонации, ритм повествования, или сложная, до предела запутанная пунктуация…
И животных Селин предпочитает еще и потому, что те, в отличие от человека, вообще не умеют говорить. Сам Селин тоже почти не рассуждает на эту тему: животные просто присутствуют в его книгах так же естественно, как пейзаж, как ночной Париж, как Сена за его окном в Медоне…
Окончание следует.
