Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его — печать.
В России фамилия величайшего русского поэта Пушкина известна каждому, и взрослому, и школьнику. Многие знают стихи поэта наизусть, а вот, если речь заходит о портретах Пушкина в разные годы жизни, то здесь даже специалисты-художники видели, искали и находили «своего Пушкина» по -разному.
В самом начале XIX века незвестным художником-крепостным масляными красками на овальной металлической пластине был выполнен портрет поэта в раннем детстве
Мы видим живого ребенка, а не куклу. Это мальчик двух-трех лет, по-детски пухлый с живым и серьезным взглядом темно-синих глаз.
Волосы густые, светлорусые с рыжеватым оттенком. В выражении лица, проступают черты, унаследованные им от прадеда абиссинца А.П. Ганнибала.
Любовно и внимательно изображая свою модель, неизвестный художник оказался прозорливым. Приведем несколько отрывков из скудно сохранившихся свидетельств о характере Пушкина-ребенка.
Сестра: «До шестилетнего возраста Александр Сергеевич… своей неповоротлтвостью, происходившею от тучности тела, и всегдашнею молчаливостью приводил иногда мать в отчаяние. Она почти насильно водила его гулять и заставляла бегать.
Уже много позже мы видим портрет с длинными локонами — таким он был, потом с широкими бакенбардами и новой прической — таким стал.
Искусствоведы до сих пор не пришли к единому мнению, когда, кто и почему усугубил «арапские черты» поэта. Кто-то рисовал Пушкина по памяти без натуры, кто-то «сдирал» портрет с другого автора и т.п. На картинах и гравюрах мог позировать брат Александра Сергеевича — Лев Сергеевич, по отзывам современников, «чрезвычайно похожий лицом на поэта»,…» как брат его, был он несколько смуглый араб, но смахивал на белого негра».
Приведу словесный автопортрет пятнадцатилетнего поэта в стихотворении «Мой портрет» (собр. соч. Пушкин т.1):
…..Мой рост с ростом самых долговязых
не может равняться;
У меня свежий цвет лица, русые волосы
И кудрявая голова.
…Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветрености-
Да, таков Пушкин.
Если судить по автопортретам 1823 года, три года ссылки изменили черты лица Пушкина: это уже не юноша, а молодой человек, серьезно, с оттенком грусти и сожаления, смотрящий на мир. Романтические надежды уже рухнули, поэт стал реалистом. Пушкин опростился, даже надел крестьянский наряд, отпустил бакенбарды и усы.
Портрет поэта после шести лет ссылки, очень близкий по чертам и выражению лица автопортретам был выполнен итальянским карандашом скромным французским художником Жаном Вивьеном, о котором почти ничего неизвестно, кроме лишь (и то это преположение) то, что он был познакомлен с Пушкиным Баратынским.
На обороте портрета, выполненного Вивьеном, сохранилась надпись, сделанная внуком Баратынского: „Портрет, подаренный Пушкиным Евгению Абрамовичу Боратынскому. А. Боратынский. Этот портрет заклеен в рамку (по преданию) собственноручно Александром Сергеевичем Пушкиным».
По-видимому, Пушкину портрет понравился, так как известно авторское повторение, позже подаренное поэтом М.И. Осиповой.
Работа Вивьена — это небольшой камерный портрет, выполненный просто, без всяких претензий, чтобы запечатлеть черты поэта на память для его близких друзей.
Нельзя не отметить изящество рисунка, исполненного с большим тактом, в сдержанной, несколько суховатой манере французских мастеров.
Рисунок Вивьена открывает собой галерею портретов поэта с натуры, созданных на протяжении последних десяти лет его жизни.
Пушкин у Вивьена самый молодой, открыто и благожелательно смотрящий прямо на зрителя, — больше таким мы его не увидим.
С течением времени, на следующих портретах — выражение лица становится все более замкнутым, хмурым, сосредоточенным в себе, смотрящим мимо нас.
…Пушкин умер 29 января (по старому стилю) 1837 года в 2 часа 45 минут пополудни. Величие смерти Пушкина произвело неизгладимое впечатление на его близких друзей. Вот что писал В.А. Жуковский в
письме отцу поэта: ,,… вдруг, как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: „Кончена жизнь» […] „Тяжело дышать, давит!» — были последние слова его. В эту минуту я не сводил с него глаз и заметил, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось.
Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением […] Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти […] Когда все ушли, я сел перед ним и долго смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти […]
Это был не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание […] Таков был конец нашего Пушкина […]
К счастью, я вспомнил во время, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно; черты его еще не успели измениться. Конечно, того первого выражения, которое дала смерть, в них не сохранилось; но все мы имеем отпечаток привлекательный; это не смерть, а сон» /А.С. Пушкин в воспоминаниях современников, том 2, стр.353-354, М.: Художественная литература, 1974/.
Маска — единственное документальное свидетельство строения лица Пушкина. Это самая драгоценная пушкинская реликвия. Она обладает колоссальным притяжением, магнетизмом. Несмотря на то что маска слепок с мертвого лица, но нам она дорога чертами живого Пушкина
Гипсовый слепок с лица Пушкина сделан был формовщиком Балиным под руководством лучшего мастера скульптурного портрета того времени С.И. Гальберга.
Распределением пятнадцати масок первого отлива занимался Жуковский Василий Андреевич,- поэт, один из ближайших друзей Пушкина.
До наших дней из них сохранилось четыре — две во Всесоюзном музее А.С. Пушкина в Ленинграде, принадлежали В.А. Жуковскому и Е.М. Хитрово, третья — в библиотеке университета в Тарту, принадлежала П.А. Осиповой, четвертая — в Оренбургском краеведческом музее — принадлежала В.И. Далю.